Контакты
Карта

СОЗДАНИЕ ЕДИНОГО РУССКОГО ГОСУДАРСТВА. XVI ВЕК. ЦЕРКОВЬ И ЦАРСТВО В ЭПОХУ ИВАНА ГРОЗНОГО.

В период окончательного сложения своей средневековой государственности Русь всем ходом собственной истории была подведена к необходимости сильной и, по существу, абсолютистски-тоталитарной царской власти, поддерживаемой духовным авторитетом Церкви. К несчастью для страны, конкретная личность Самодержца Ивана IV Грозного (1530-1584), призванная решить историческую задачу образования великого православного Царства Русского, в христианско-нравственном отношении оказалась явно не на должной высоте. В годы его царствования это привело к безудержной и бессмысленной растрате народных сил как на поддержание жизнеспособности государства, так и на противостояние со стороны здоровой части нации, иначе говоря, самой Святой Руси, тем потокам зла и кровавых преступлений, что затопили тогда по воле Царя Русскую землю. Многих бед можно было бы избежать, если бы Государь не забывал слишком часто о религиозно-освящающей основе и духовно-нравственном смысле царской власти, без которых последняя из орудия созидания и добра нередко превращалась в его руках в полную свою противоположность, сея вокруг лишь зло и разрушение.

Середину XVI в, по выражению известного публициста, культуролога и историка русской святости Г.П. Федотова, можно без преувеличения определить как «роковую грань» в жизни Древней РусиСм.: Федотов Г.П. Святые Древней Руси. М., 1990. С. 196..

1547 год, когда над великим князем Иваном IV совершили обряд помазания и венчания на Царство, как бы разделил собой две исторические эпохи: одну, более непосредственно жившую еще идеалом «пресветлой» Святой Руси, и другую, явившую реальную картину нового «самодержавного Царства».

Хотя и в первом случае сама жизнь весьма далеко отстояла от этого идеала, но во втором он во многом только провозглашался, причем сугубо внешне, в качестве духовной основы официозной доктрины «Москва - Третий Рим». Непосредственно же религиозно-нравственный, небесный смысл, внутренняя церковная суть учения старца Филофея постепенно уходит теперь на задний план, уступая место чисто земному толкованию его идей: они становятся прежде всего теоретическим обоснованием «православного самодержавства», причем скорее политически-инструментальной, чем собственно духовно-созидательной его сущности.

На путях дальнейшего возвышения Московского Царства давняя византийская симфония Церкви и Власти - и так во многом скорее желаемая, чем действительная, - теперь оказывается на как бы уже завершающемся этапе наиболее последовательного своего воплощения в судьбе России. Пусть и весьма условно, но период относительной реализации этой симфонии на Руси в эпоху развитого Средневековья приходится на XIV - первую половину XVI в. С середины же XVI столетия идея симфонизма как государственно-церковный инструмент примирения, прежде хоть в какой-то мере гармонизировавший отношения Государства и Церкви в единомысленном православном обществе, постепенно начинает предаваться забвению, причем именно государственной властью. Несмотря на всю провозглашаемую свою «православность», Царство Грозного все менее и менее становится «святым».

И вот, исподволь уже ощущая все это, живое народное чувство духовной правды о Святой Руси постепенно уходит в самую сердцевину, в самые глубины русского сознания, хранимое там как ничем и никогда не истребимая основа религиозного национального духа. Это чувство отныне проявляется только в самые ответственные моменты российской истории, придавая ей положительный внутренний смысл и непреходящее христианское содержание. Как убеждает нас весь исторический путь России, только этим она и спасалась всегда от нравственной порчи, а нередко и попросту от физического уничтожения.

Увы, человеколюбивый, евангельский «дух Христов», в значительной степени (несмотря даже на все издержки) определявший прежде характер государственной политики великокняжеской власти, становится уже не столь ощутим в эпоху царствования Ивана Грозного. Все более характерное для этого периода внешнее обрядовое благочестие, нередко подменяющее теперь истинную человеческую святость, известное снижение общего уровня монашества, ограничение власти церковной властью Самодержца - явились в дальнейшем источником неисчислимых бед для страны, приведя ее чуть ли не на край гибели в годы Смуты в начале XVII в. И лишь Церковь в лице лучших своих представителей - святителей Московских, свидетельствуя (порой их мученической кровью) о незамутненном лике Святой Руси, выступала тогда против искусительного соблазна «человекобожества» (когда на первое место ставится не Бог, а человек, подпавший под власть своей сатанинской гордыни), - соблазна тем более опасного, что самим Иваном Грозным внутренне он никак не осознавался, а внешне даже облекался им в ризы православного благочестия. К сожалению, все эти духовные искажения и подмены во многом и определили внутреннюю суть «самодержавства» Ивана Грозного.


Оказавшись после кончины в 1538 г. матери, Елены Глинской, в полном самовластии бояр, юный Иван, глядя на нередкие их бесчинства, стал и сам привыкать к произволу и вопиюще безнравственному насилию. Талантливость и природный ум рано сочетались в нем с болезненной жестокостью и политическим коварством.

Только в первый период царствования, с 1547 по 1560 г., Иван в своей внутренней политике еще придерживался «законов Божеских и человеческих». Этому особенно способствовало благотворное влияние митрополита Макария и членов Избранной рады, или Государева совета: спальника Алексея Адашева, протопопа (настоятеля) кремлевского Благовещенского собора Сильвестра и князя Андрея Курбского. В те годы Иван с этим советом провел ряд важных государственных реформ: был подготовлен и обнародован основной свод законов - «Царский Судебник» 1550 г., осуществлено более справедливое распределение земли между служилым дворянством, а также частично реформирована армия (созданы регулярная пехота - стрельцы и артиллерия - наряд).

В 1551 г. в Москве состоялся Собор, утвердивший правила церковного благочиния, - так называемый Стоглав (решения Собора были изложены в виде ста отдельных глав соборных постановлений).


Характерное для эпохи Грозного стремление ко все более строгой регламентации всех сторон как общественной, так и частной жизни человека нашло весьма яркое выражение в своеобразной энциклопедии средневекового быта - в «Домострое», книге, составленной протопопом Сильвестром.

«Домострой» на долгое время стал основным руководством для зажиточного россиянина в практической (притом подчеркнуто нравственно-осмысленной) организации «идеального» строя его повседневного существования, «начиная с элементарных правил духовной жизни и кончая бесчисленными мелочами наиболее разумного и целесообразного ведения домашнего хозяйства. «Домострой» наставлял своих читателей, как веровать в Бога, как молиться и чтить духовенство и светскую власть; он регламентировал отношения между родственниками в семье, определял их функции; подробно расписывал роль и место женщины в доме; в нем указывалось, как вести хозяйство наиболее выгодным образом, как и какие производить покупки, как и какое запасать впрок продовольствие; как разводить сад и огород; как варить пиво, «сытить» мед и «курить» вино; как и кого приглашать в гости, о чем беседовать с ними, сколько пить и т.п., как одеваться жене, как хранить одежду; как строить дом или амбар, как обращаться с челядью и с должниками, как самому платить долги и т.п. ... Большое внимание «Домострой» уделяет нравственному воспитанию, которым должен заниматься с детьми и домочадцами хозяин дома. Здесь кратко излагается нравственный кодекс средневекового человека, который призван быть добродетельным, рачительным, благочестивым, покорным вышестоящим в социальной иерархии и строгим, но справедливым по отношению к подчиненным. ... Составитель ... видел главную задачу в том, чтобы помочь человеку своего времени организовать жизнь по законам ... выработанным многовековой практикой; чтобы она протекала «во всяком покои», «во всяком устрои» и в «благочинии»»Бычков В.В. Русская средневековая эстетика XI-XVII веков. М., 1995. С. 333-334..

В качестве весьма типичного примера естественной и неизменно христианской подосновы «Домостроя» достаточно привести хотя бы одну главу («Как детям отца и мать любить, и беречь, и повиноваться им, и утешать их во всем») из этой, во многих смыслах замечательной и чрезвычайно показательной для русского Средневековья, книги, остающейся отнюдь небесполезной и для современного читателя:

«Чада, вслушайтесь в заповеди Господни, любите отца своего и мать свою, и слушайтесь их, и повинуйтесь им в Боге во всем, и старость их чтите, и немощь их и всякую скорбь от всей души на себе понесите, и благо вам будет, и долго пребудете на земле; за то простятся грехи ваши, и Бог вас помилует, и прославят вас люди, и дом ваш благословится навеки, и наследуют сыны сынам вашим, и достигнете старости маститой, в благоденствии дни свои проводя. Если же кто осуждает, или оскорбляет своих родителей, или клянет их, или ругает, тот перед Богом грешен и проклят людьми; того, кто бьет отца и мать, - пусть отлучат от Церкви и от всех святынь и пусть умрет он лютою смертью от гражданской казни, ибо написано: «Отцовское проклятье иссушит, а материнское искоренит». Сын или дочь, непослушные отцу или матери, сами себя погубят и не доживут до конца дней своих, если прогневают отца или досадят матери. Кажется он себе праведным перед Богом, но он хуже язычника, сообщник нечестивых, о которых пророк Исаия сказал: «Погибнет нечестивый и пусть не увидит славы Господней!» Он назвал нечестивыми тех, кто бесчестит родителей своих и еще насмехается над отцом и укоряет старость матери; пусть же склюют их вороны и сожрут орлы! Честь же воздающие отцу и матери и повинующиеся им в Боге станут во всем утешением родителей, и в день печали избавит их Господь Бог, молитву их услышит, и всё, что попросят, подаст им всё благое; утешающий мать свою - волю Божию творит и угождающий отцу в благости проживет. Вы же, дети, делом и словом угождайте родителям своим во всяком добром замысле, и вас они благословят: отчее благословение дом укрепит, а материнская молитва от напасти избавит. Если же оскудеют разумом в старости отец или мать, не бесчестите их, не укоряйте, и тогда почтут вас и ваши дети; не забывайте труда отца и матери, которые о вас заботились и печалились о вас, покойте старость их и заботьтесь, как и они о вас. Не говори много: «Оказал им добро одеждой и пищей и всем необходимым», - этим ты еще не избавлен от них, ибо не сможешь их породить и заботиться так, как они о тебе; вот почему со страхом служи им раболепно, тогда и сами от Бога примете дар и вечную жизнь получите, как исполняющие заповеди Его»Домострой // ПЛДР. Середина XVI века. М., 1985. С. 88-89..

Сравнительно мирный и положительный по своему характеру первый период царствования Грозного, к сожалению, длился недолго. С кончиной в 1560 г. первой жены Царя Анастасии Романовны (которую, как полагал Иван, «извели» бояре) наступил новый, чрезвычайно жестокий этап его царствования.

В 1564 г. Государь выехал из Москвы и остановился в Александровой слободе (ныне г. Александров во Владимирской области), разыграв своего рода политический фарс. Он заявил об отказе от престола из-за «измены бояр». Москвичи отправили в слободу посольство к Государю с просьбой не покидать Царства. Иван согласился, но с условием предоставить ему всю полноту власти. После этого страна была разделена как бы на два противостоящих мира: особый царский удел - опричнину с отрядами опричников (неподсудных никому, кроме самого Царя, послушных вершителей его воли и искоренителей «изменников-бояр») и остальную часть государства - земщину.

В дальнейшем все более развивавшаяся в Иване болезненная подозрительность привела его к мысли перенести столицу из Москвы куда-либо на север, возможно в Вологду, где по царскому повелению построили большой, почти «столичный», Софийский собор (1568-1570). По преданию, в этом начинании Царя остановил «недобрый знак»: во время осмотра им нового собора к ногам Ивана из храмового свода вдруг выпал камень, едва не задевший его. Государь повернулся, вышел из храма и тут же уехал.

В.О. Ключевский повествует об изуверской жизни Грозного в Александровой слободе так: «В этой берлоге Царь устроил дикую пародию монастыря, подобрал три сотни самых отъявленных опричников, которые составили «братию», сам принял звание игумена, а князя Аф. Вяземского облек в сан келаря, покрыл этих штатных разбойников монашескими скуфейками, черными рясами, сочинил для них общежительный устав, сам с Царевичами по утрам лазил на колокольню звонить к заутрене, в церкви читал и пел на клиросе и клал такие земные поклоны, что со лба его не сходили кровоподтеки. После обедни за трапезой, когда веселая братия объедалась и опивалась, Царь за аналоем читал поучения отцов Церкви о посте и воздержании, потом одиноко обедал сам, после обеда любил говорить о законе, дремал или шел в застенок присутствовать при пытке заподозренных»Ключевский В.О. Русская история... Кн. 1. С. 487..

Любопытно, что свойственное ему духовное «раздвоение личности» сознавал и сам Грозный. С одной стороны он, по-видимому, вполне искренне, считал себя истинно христианским Государем, искоренителем «боярской неправды», с другой - великим и, по сути, нераскаянным грешником. Об этом свидетельствует хотя бы такой отрывок из самообличительного письма 1573 г. в Кирилло-Белозерский монастырь, где он пишет: «А я, пес смердящий, кого могу учить и чему наставлять и чем просветить? Сам вечно в пьянстве, блуде, прелюбодеянии, скверне, убийствах, в грабежах, хищениях и ненависти, во всяком злодействе»Послание Царя и великого князя Иоанна Васильевича всея Руси в Кириллов монастырь… // ПЛДР. Вторая половина XVI века. М., 1986. С. 145.. Однако такое страстное (и лишь сиюминутное) самобичевание Царя никак не сказывалось на изменении его отношения к несчастным подданным в сколько-нибудь лучшую сторону.

Самовластие и «всякие злодейства» стали шествовать рука об руку по всей Русской земле. В течение почти 20 лет Иван забрал в опричнину половину государства, изымая угодья и имущество казнимых им бояр. Он не останавливался перед разорением целых городов. Так, в 1570 г. массовым казням подвергся Новгород; той же участи едва избежал Псков. Княжеская аристократия Руси оказалась почти полностью уничтоженной - кровавым жертвоприношениям не было конца. Впоследствии это привело к разорению боярских хозяйств, а с ними и всей страны. А так как государство лишилось значительной части постоянных доходов для содержания войск, затеянная Царем Ливонская война (1558-1583), несмотря на первые удачи (в 1560-1561 гг. был уничтожен Ливонский орден), закончилась бесславно и безрезультатно. Все завоеванные в Эстляндии земли пришлось отдать укрепившимся в итоге войны Литве и Швеции. Даже при небывалом напряжении всех народных сил Русь и материально и духовно вступила в полосу внутреннего разорения. Плоды его вскоре же и пришлось вкусить стране в Смутное время.


Как же проявила себя в грозненскую эпоху Церковь в лице лучших своих представителей?

Самым замечательным церковным деятелем той поры безусловно следует признать одного из наиболее известных московских митрополитов - святителя Макария (1481/82-1563), бывшего прежде новгородским архиепископом (причислен клику святых в 1988 г.).

Он явился не только неплохим руководителем тогдашней церковной жизни в целом, но стал также и инициатором многих культурных программ второй четверти - середины XVI столетия. С именем этого святителя, в частности, связано возникновение особой «макарьевской мастерской» иконописания. По благословению Владыки и под его непосредственным постоянным присмотром были созданы такие грандиозные литературные памятники, как макарьевские «Великие Четьи-Минеи» («Жития святых») общим объемом около 27 тысяч страниц, летописная «Степенная книга» (с родословием русских великих князей) и, по-видимому, начато составление общерусского лицевого (т.е. иллюстрированного) «Летописного свода» (1560-1570) с громадным количеством иллюстраций - книжных миниатюр. Только в 10 сохранившихся томах этой летописи их насчитывается около 17 тысяч.

По инициативе митрополита Макария в Москве в 1547 и 1549 гг. состоялись два церковных Собора, посвященных канонизации отечественных подвижников. Тогда в список общерусского лика святых вошло 39 новых имен. Именно по благословению митрополита был проведен в 1551 г. и уже упоминавшийся Стоглавый Собор - для дальнейшей регламентации внутрицерковной жизни. В 1547 г. именно Макарий венчал на Царство - чего прежде, по сути, не бывало на Руси - первого русского Царя Ивана (Иоанна) IVПодробнее о деятельности святого митрополита Макария см.: Архимандрит Макарий (Веретенников). Московский Митрополит Макарий и его время. М., 1996..

Государственно-церковное значение деятельности святителя Макария весьма велико - он всегда стоял на страже единодержавной царской власти, стараясь не допустить каких-либо возможных междоусобиц. Вообще, как справедливо замечает историк Р. Виппер: «Если монархия в Москве спаслась от крушения, не потерпела ущерба от «вельмож» на манер Польши, то всего более она обязана была своей могущественной союзнице, Церкви»Цит. по: Тальберг Н.Д. История Русской Церкви. Т. 1. С. 221..


В первый период правления Ивана IV святителю Макарию еще удавалось в достаточной степени утишать природные страсти юного Государя. Не без влияния Митрополита Царь, вспоминая на Соборе 1551 г. о недавнем московском пожаре (который он воспринял как Божие наказание за грехи), обращался к представителям Церкви: «Ужаснулась во мне душа моя и кости во мне затрепетали; дух мой смирился, сердце умилилось. Теперь ненавижу зло и люблю добродетель. От вас требую ревностного наставления, пастыри христиан, учители Царей и вельмож, достойные святители Церкви. Не щадите меня в преступлениях; смело упрекайте мою слабость; гремите словом Божиим, да жива будет душа моя»Цит. по: Тальберг Н.Д. История Русской Церкви. Т. 1. С. 223-224.. Подобным своим настроением Государь безусловно был обязан духовному водительству митрополита Макария, которого Иван называл «желателем добрых дел любви». В одном письме 1556 г. он так упомянул о Митрополите: «О Боже! Сколь бы счастлива Русская земля была, коли бы Владыки такие были, как Преосвященный Макарий»Цит. по: Тальберг Н.Д. История Русской Церкви. Т. 1. С. 226..

В 1552 г. святитель Макарий благословил Царя на военный поход для окончательного решения «ордынского вопроса» - завоевания Казанского ханства, откуда все еще продолжали совершаться разбойничьи набеги на Русь. Живое религиозное чувство проявлялось тогда Государем еще совершенно естественно и без какого бы то ни было позднейшего ханжеского лицемерия. Об этом свидетельствует рассказ летописца о том, как Иван встретил сообщение о победном завершении осады Казани. Царь стоял тогда на холме неподалеку от походной церкви, где только что отслужили Литургию, и ожидал известий о ходе сражения. «Радуйся, благочестивый Самодержец, - сказал ему посланец князя Воротынского, - Казань наша, Царь ее в твоих руках... Что прикажешь?» Иван ответил только: «Славить Всевышнего» и, воздев руки к небу, велел петь благодарственный молебен под святою хоругвью с Нерукотворенным ликом Спасителя - перед крестом, бывшим некогда на Куликовом поле.

Сам он и водрузил тут же большой поклонный крест - в знак основания на этом месте первого христианского храма на земле сокрушенного ханства. В течение того же дня, 2 (15) октября, по его распоряжению в Казани построили деревянный храм во имя священномученика Киприана и мученицы Иустины (на этот день приходится их церковное поминовение), а 4 (17) октября совершили и закладку церкви во имя Благовещения Пресвятой Богородицы. Уже на третий день, 6 (19) октября, она была готова и освященаСм.: Соловьев С. Сочинения. Кн. 3. История России с древнейших времен. Т. 5-6. М., 1989. С. 458..

По возвращении Царя в Москву состоялась торжественная всенародная его встреча с иконами и большими выносными крестами. «Здесь, у Сретенского монастыря, Иоанн переоделся: снял воинские доспехи и надел одежду царскую: на голову надел шапку Мономахову, на плечи бармы (древнее княжеское золотое оплечье. - Ю.М.), на грудь крест и пошел пешком за крестами в Успенский собор [в Кремле], а оттуда во дворец»Соловьев С. Сочинения. Кн. 3. История России с древнейших времен. Т. 5-6. С. 459.. Москва ликовала. И это понятно - как пишет С. Соловьев: «Завоевание Казанского царства было подвигом необходимым и священным в глазах каждого русского человека; подвиг этот совершался для защиты христианства от бусурманства, для охранения русских областей, опустошаемых варварами, для освобождения пленников христианских»Соловьев С. Сочинения. Кн. 3. История России с древнейших времен. Т. 5-6. С. 461..


Героическое время покорения Казани нашло свое отражение не только в литературных памятниках - в летописях, сказаниях или песнях, но и в церковном зодчестве, и в иконописи. Так, в память о славной победе иконописцами «макарьевской мастерской» была написана известная огромная икона «Благословенно воинство Небесного Царя», или «Церковь во́инствующая». Она создана свободным творческим воображением художника, не регламентирована никакой общепринятой иконографической схемой и представляет собой даже не столько икону в привычном ее понимании, сколько историческую картину в жанре, почти примыкающем к батальному.

В правой части иконы, возможно, показана именно Казань в символическом образе объятого пламенем града. В левой части композиции изображены три длинных потока пешего и конного христианского воинства, устремляющегося к вратам Небесного Иерусалима, или рая. Воинов возглавляют Архангел Михаил, византийский Царь - равноапостольный Константин, а также и русские святые - князья Владимир, Борис и Глеб; здесь же предположительно представлены и Александр Невский с Димитрием Донским. Сам Иван Грозный запечатлен скачущим сразу за Архангелом - как юный воин, вместе с другими ратниками венчаемый золотыми венцами, которые держат летящие навстречу ангелы.

Несмотря на присутствие в иконе фигуры восседающей у врат рая Богоматери, бесплотных Небесных сил и райской реки, символизирующей вечную жизнь, военно-патриотический и чисто политический подтекст явно преобладает над собственно богословским ее содержанием. И подобно тому как, следуя концепции «Москва - Третий Рим», государственно-державное начало теперь все более подавляет собой начало непосредственно церковное, точно так же и в этой иконе идея светского величия «Православного Царства» в определенной мере звучит даже весомей, чем идея «горней» христианской одухотворенности бытия. Религиозное искусство такого, несколько уже приземленного и эстетически поверхностного характера (при всей рафинированности самого художественного стиля) безусловно не могло иметь места, например, в более духовно-возвышенную эпоху преподобного Сергия и Куликовской битвы...

Взятие Казани и присоединение к Москве Казанского и Астраханского ханств ознаменовалось также строительством в Москве в 1555-1561 гг. выдающегося памятника древнерусского зодчества - большого, с девятью Престолами, собора Покрова на Рву, в дальнейшем получившего в просторечии наименование собора Василия Блаженного.

Свое второе название храм снискал в честь весьма почитавшегося в Москве Христа ради юродивого блаженного Василия (+ l557), погребенного у его стен самим Царем. В 1588 г. над могилой соорудили еще один придел храма - с Престолом во имя этого святого.

То, что собор чаще стал называться именем блаженного, говорит о необычайном народном уважении к нему, и действительно, вся Москва знала Василия как прозорливца и смелого обличителя «сильных мира сего». Так известно, что он упрекал даже самого Ивана Грозного за рассеянность во время церковной молитвы. Как повествуется в одном из многочисленных древних сказаний о блаженном, однажды Царь пребывал в храме на богослужении, но думал при этом о строительстве нового дворца на Воробьевых горах. После службы юродивый подошел к Государю, который и спросил его: ««Где ты был, Василий? Я не видал тебя в храме». - «А я видел тебя, - отвечал блаженный, - только ты-то был не во храме, а на Воробьевых горах». «Всякое ныне житейское отложи́м попечение», - поет нам Церковь»См.: Толстой М.В. Указ. соч. С. 406..

Сурового правдолюбия исполнено и предание о Василии, рассказывающее о том, как был наказан некий обманщик-вор. Один сострадательный боярин просил юродивого принять от него в дар лисью шубу, поскольку тот и в лютый мороз ходил в дырявой нищенской одежде. «Искренним сердцем люблю тебя, брат, прими шубу в знак любви моей», - сказал ему боярин. Блаженный же ответил: «Пусть так, и я люблю тебя». С радостью боярин надел на него богатую шубу. Василий тут же побежал в ней по улице. Увидев его в шубе, какие-то «недобрые люди» решили обманом отобрать ее у святого. Один из них лег на дороге, притворись мертвым; другие стали просить Василия подать им что-нибудь на погребение лжепокойника. Блаженный отдал им шубу, но сказал: «Лукавнующие потребятся», т.е. «обманывающие погибнут». И когда Василий отошел, они обнаружили своего товарища мертвымСм.: Толстой М.В. Указ. соч. С. 406..

Такого рода сказания-притчи вообще весьма характерны для «житий» юродивых, поскольку одним из основных смыслов существования каждого блаженного всегда оставался подвиг обличения (порой в чрезвычайно парадоксальной форме) духовной неправды «лежащего во зле» окружающего мира.


Завоевание Казани привело не только к укреплению российской государственности, но и положило начало устроению в новоприобретенных землях особой епархии и созданию здесь иноческих обителей. Первым архиепископом Казанским и Свияжским, избранным сюда по жребию, стал святитель Гурий (+ 1563), родом из Радонежа, бывший сначала игуменом Иосифо-Волоколамского, а затем Селижарова монастыря на Верхней Волге.

В скорейшем воцерковлении завоеванных приволжских земель и в миссионерской деятельности среди местного населения Гурию помогал вызванный из подмосковного Пешношского монастыря игумен Варсонофий (+ 1576). В юные годы он побывал в плену у татар и хорошо знал их язык и обычаи. В Казани Варсонофий основал Преображенскую обитель, но в 1567 г. его назначили епископом Тверским. Однако уже спустя четыре года Варсонофий по старости отказался от епископского служения и возвратился на покой в свой казанский монастырь. Он настолько любил здешний храм и богослужение, что, когда от дряхлости уже не мог сам ходить в церковь, ученики возили его туда на тележке.

Следует также упомянуть еще одного ближайшего помощника святителя Гурия - бывшего архимандрита Старицкого (тоже верхневолжского) монастыря Германа, (+ 1567), устроившего в соседнем с Казанью Свияжске миссионерскую обитель, в которой он и прожил восемь лет. После кончины Гурия Герман возглавил Казанскую епархию, но пребывать здесь в качестве правящего архиерея ему пришлось недолго. Вскоре он подвергся царской опале из-за резкого выступления против начатого Грозным преследования боярства.

Когда преемник митрополита Макария, кроткий Владыка Афанасий, оставил московскую кафедру, не вынеся наступившей ужасной поры жестокостей и казней, Царь пожелал посвятить в митрополиты святителя Германа. Но тот вскоре решился напомнить Ивану о будущем Страшном Суде, где пред Богом придется отвечать за все и подданным и Царям, и Грозный тут же изгнал архипастыря с бесчестьем из митрополичьего дома. Святитель затем тайно содержался Царем в Москве в заключении; здесь он и скончался. Впоследствии его причислили клику святых как священномученика.


Очередным митрополитом Московским и очередным мучеником за святость Руси суждено было стать боярскому сыну, игумену Соловецкого монастыря Филиппу (Колычеву; + 1569). В молодые годы он служил еще Василию III, но в 1537 г., на 30-м году жизни, решил удалиться в монастырь, разочаровавшись в греховной пустоте и суете придворной жизни. Вызванный Царем с Соловков, Филипп неохотно согласился занять престол московских Первосвятителей, но понадеялся, что ему все же удастся благотворно влиять на Государя, направив его на путь христианского покаяния.

Грозный на время ограничил свои зверства, но к концу 1567 г. опричнина вновь расцвела; многие пребывали в отчаянии. Тогда Филипп отправился в Александровскую слободу и обратился к Царю со словами увещевания: «Облеченный саном самым высоким, ты должен более всех чтить Бога, от которого принял державу и венец; ты образ Божий, но вместе и прах. Властелин тот, кто владеет собою, не служит низким похотям и не волнует в самозабвении собственную державу»См.: Толстой М.В. Указ. соч. С. 415.. Иван пришел в ярость и велел святителю замолчать. «Молчание неуместно теперь, - ответил Митрополит, - оно размножило бы грехи и пагубу. Если будем выполнять произволы человеческие - какой ответ дадим в день Пришествия Христова?»См.: Толстой М.В. Указ. соч. С. 415. Царь пригрозил Филиппу: «Не прекословь державе нашей, чтобы не постиг тебя гнев мой, или оставь митрополию»См.: Толстой М.В. Указ. соч. С. 415.. На это Владыка лишь заметил: «Я не посылал ни просьб, ни ходатаев и не наполнял ничьих рук деньгами, чтобы получить сан святительский. Ты лишил меня пустыни моей. Твори, как хочешь»См.: Толстой М.В. Указ. соч. С. 415..

Дни прямодушного святителя были сочтены. Иван и его опричники все более свирепствовали.

В марте 1568 г. Филипп отказался благословить в соборе Царя, заявив ему: «У татар и язычников есть закон и правда, а на Руси нет правды; в целом свете уважают милосердие, а на Руси нет сострадания даже для невинных и правых. Убойся, Государь, суда Божия. ... Мы здесь приносим жертву бескровную Богу, а за алтарем льется невинная кровь христианская!»См.: Толстой М.В. Указ. соч. С. 416.

В начале ноября того же года Митрополит, не выдержав постоянной клеветнической травли со стороны царских приспешников, снял с себя святительские одежды, обратившись к Грозному: «Государь! Не думаешь ли, что боюсь я смерти? ... Лучше умереть невинным мучеником, чем в сане митрополита безмолвно терпеть ужасы и беззакония. Оставляю жезл и мантию митрополичьи»См.: Толстой М.В. Указ. соч. С. 417.. Но Царь остановил его, заявив, что святителю прежде следует дождаться суда над собою.

8 (21) ноября он заставил Митрополита служить Литургию. Однако уже в самом начале службы в собор ворвались опричники, сорвали с Филиппа святительские ризы, одели в рубище и, издеваясь над ним, отвезли в Богоявленский монастырь, где заковали в цепи. Вскоре по приказанию Ивана опального Митрополита отправили в заточение в тверской Отрочь монастырь. Там 23 декабря 1569 г. (5 января 1570 г.) к нему в келью явился царский приспешник и злодей из злодеев Малюта Скуратов якобы за благословением Царю на путь в Новгород, который Иван собирался предать казням. Филипп, зная об истинной цели Малюты, сказал: «Делай, что хочешь, но дара Божия не получают обманом»См.: Толстой М.В. Указ. соч. С. 417.. После этих слов он стал на молитву с просьбой ко Господу принять дух его с миром. Малюта тут же и задушил великого «печальника земли Русской» подушкой, объявив затем настоятелю обители, что бывший Митрополит умер от угара.

Позднее сын Грозного Царь Феодор Иоаннович перенес останки священномученика в Соловецкий монастырь, где святитель некогда сам избрал себе место упокоения. В 1648 г. митрополита Филиппа причислили к лику святых, а в 1652 г. его мощи торжественно перенесли в Москву и поместили в Успенском соборе Московского Кремля, где они находятся и поныне.


В годы правления Грозного Церковь была вынуждена не только пытаться противостоять внешнему насилию над ее совестью со стороны государственной власти, но также и бороться за сохранение догматической чистоты самого Православия, выступая против некоторых представителей различных рационалистических ересей - например, боярского сына Матвея Башкина, «беглых холопов боярских» Феодосия Косого, Вассиана и Игнатия (все они в конце концов скрылись за рубеж).

На своих Соборах середины столетия Церковь боролась и за строгий православный характер религиозного искусства, требуя от иконописцев соблюдения древних иконографических традиций. Это было вызвано, в частности, начавшимся тогда увлечением художников сложными аллегорическими композициями «от своего измышления» - типа известной «Четырехчастной» иконы Благовещенского собора в Московском Кремле.

Подобного рода излишняя литературность и смысловая перегруженность отдельных икон (создававшихся на весьма порой отвлеченные богословско-символические тексты и темы) привела даже к так называемому розыску по «делу Висковатого».

Дьяк (чиновник) Посольского приказа Висковатов обвинил псковских иконописцев, авторов ряда аллегорических икон - в отступлении от православного понимания христианского образа и самих целей православного искусства. Критика, высказанная Висковатым в адрес «самомышленных» иконописцев, во многом была справедлива, но церковные власти сочли ее все же излишне резкой. К тому же непривычной показалась и сама возможность вмешательства в духовные дела со стороны простого мирянина. Поэтому трезво-критическая позиция Висковатого, к сожалению, не встретила тогда должного понимания, хотя участники Собора 1553-1554 гг. на словах и подтвердили незыблемость древней художественной традиции. Недаром ведь и ранее Собор 1551 г. рекомендовал иконописцам ориентироваться во многом на творческое наследие преподобного Андрея Рублева и «прочих преславных живописцев»См.: Стоглав. СПб., 1863. С. 122..

Но, конечно же, иконопись XVI столетия и с духовной, и с эстетической точек зрения уже не достигала уровня великого богооткровенного искусства Рублева и его учеников. Искусство грозненской поры - параллельно со все более значительным огосударствлением всех сфер общественной, в том числе и церковной, жизни - тоже несколько обмирщается. В него все чаще вносятся элементы чисто внешней дидактики, и сами иконы во многом утрачивают былую необъятную духовную глубину, нередко становясь лишь неким символическим образом-знаком определенного святого или же какого-либо евангельского события - и этого теперь, в условиях все более развивающегося внешнего понимания уставного благочестия, оказывается вполне достаточно.

Возможность и даже неизбежность своего рода диалога, собеседования между иконой и молящимся, всегда ощущаемые при взгляде на произведения иконописи древнейшего периода, вплоть до конца XV в., постепенно ослабевают в иконах XVI столетия, так что диалог в конце концов превращается в монолог; и если ранее иконный образ всегда воспринимался как живой собеседник и духовный наставник верующей души, то теперь он становится скорее только объектом благочестивого обращения к «миру иному» - образом более «напоминательным», чем «учительным».

При этом, однако, чисто художественное качество иконы продолжало оставаться на довольно высоком уровне: к такому типу образов, как своеобразных благочестивых иллюстраций к церковной истории, можно отнести, например, икону середины XVI в. с изображением инока на молитве - тверского подвижника рубежа XIV-XV столетий преподобного Савватия (икона находится в собрании Музея имени Андрея Рублева в Москве).

Определенно новые тенденции проявляются к середине XVI в. в церковном зодчестве. В противоположность настроению углубленной созерцательности и обостренного чувства духовного самосознания личности, находившим соответствующее выражение в архитектурных формах предшествующего столетия, храмы грозненской эпохи чаще взывают к иным чувствам - к торжественности соборного служения, к религиозно-осмысленному восприятию укрепляющегося общерусского национального единства, к чувству исторической преемственности византийского государственного и церковного наследия. Идея «Москва - Третий Рим» находит поэтому естественное свое отражение как в возносящихся к небесам динамичных шатровых храмах (типа церкви в селе Остров под Москвой, сер. (?) XVI в.), так и в создании величественных пятиглавых соборов в духе грандиозного Успенского собора Троице-Сергиевой Лавры (1559-1585).

Середина столетия вошла в историю Руси и как время начала отечественного книгопечатания. Известно, что уже в середине 1550-х годов книги начал печатать некто Маруша Нефедьев, а в конце жизни митрополита Макария, по его благословению и по воле Царя, из Константинополя в Москву привезли типографское оборудование и приступили к строительству Печатного двора. Уже в 1563-1564 гг. диакон Иван Федоров и его помощник Петр Мстиславец издали знаменитый «Апостол», а в 1565 г. и вторую книгу - «Часослов» (или «Часовник»).

Однако печатные книги воспринимались тогда как небывалое новшество и встречались с определенным недоверием консервативной частью церковных кругов, поскольку за столетия все привыкли к книгам рукописным. Кончина в конце 1563 г. митрополита Макария, покровителя печатников, лишила их защиты его первосвятительским авторитетом. К тому же и Царь уже успел несколько остыть к этому начинанию: по просьбе литовского гетмана Г. Ходкевича, желавшего устроить у себя типографию, Государь в 1566 г. отослал Федорова и Мстиславца в Литву. Здесь, в замке в Заблудове, они издали в 1569 г. «Учительное Евангелие» (со святоотеческими толкованиями евангельских текстов). В дальнейшем Федоров напечатал прекрасный «Апостол» во Львове и, наконец, при покровительстве князя Константина Острожского(1526-1608) издал ряд книг в Остроге, в частности «Азбуку», «Псалтирь», «Новый Завет» (1580). Среди книг, изданных Федоровым в этот период, наиболее известна первопечатная славянская книга Священного Писания, так называемая «Острожская Библия» 1581 г.

Пусть и временный, но все же явный интерес Грозного к книгопечатанию - отнюдь не единственное проявление внутреннего его интереса к достижениям западной цивилизации и к Западу вообще. Как замечает по этому поводу протоиерей Г. Флоровский, «Грозный оборачивался не только на старину. Его всегда привлекали люди западной веры, хотя бы он и обрушивался на них с неистовым обличением и прещениями... И не случайно ведь именно при Грозном начинается этот массовый наплыв «западно-европейцев» в Московскую землю. Современникам бросилась в глаза эта склонность Грозного к Западу и к западным людям. Несколько позже известный дьяк Иван Тимофеев со вздохом вспоминает: «Увы, вся внутренняя его в руку варвар быша», - варварами называет иноземцев. Не только политически, но и культурно Грозный обращен был именно к Западу, не к Византии. Исторической зависимости от греков он не признавал, и не хотел бы признать… «Наша вера христианская, а не греческая», - ответил он Поссевину»Протоиерей Флоровский Г. О патриотизме праведном и греховном // Флоровский Г. Из прошлого русской мысли. С. 28..

В тот же период печатной деятельности Ивана Федорова и в тех же краях на литературном поприще подвизались и некоторые эмигранты из России: среди них следует упомянуть старца Артемия, известного своим богословским трактатом о Пресвятой Троице, и князя Андрея Курбского, бежавшего в апреле 1564 г. из Юрьева за рубеж после получения известия о готовящейся над ним расправе Ивана Грозного.

Князь Андрей был видным военачальником, прославившимся еще во время похода на Казань, и одновременно политиком, членом Избранной рады в «добрый» период правления Царя, писателем и знатоком святоотеческих трудов. По сути, он являлся учеником преподобного Максима Грека, будучи хорошо знакомым и с его сочинениями, и с принципами его переводческого дела. В вынужденной эмиграции он занялся переводами святоотеческих богословских писаний. Курбский перевел, а частью и издал немало сочинений Отцов Церкви. Как и Максим Грек, он боролся с латинской и протестантской пропагандой, как и тот - не боялся обращаться к трудам западных писателей ранней христианской эпохи.

Среди переводов Андрея Курбского мы находим сочинения блаженного Иеронима и святого Амвросия Медиоланского, а также «жития» и «слова» известного византийского историка Метафраста, «Диалог» Геннадия Схолария. Для одного из православных братств на Волыни он перевел такие классические образцы православной учительной литературы, как «Богословие» и «Диалектика» преподобного Иоанна Дамаскина, а из «слов» святого Иоанна Златоуста составил сборник «Новый Маргарит» и «Псалтирь с толкованиями».

В 1576-1578 гг. им была написана и известная обвинительная «История о великом князе Московском» («История Грозного»), одной из основных задач которой стало «выяснение недоуменнаго вопроса, как из прославлена, добраго подвижника-Царя образовался прегордый мучитель»Цит. по: Орлов А.С. Древняя русская литература XI-XVI вв. М.; Л., 1939. С. 281..

Известен Курбский и своей перепиской с Иваном Грозным, полной взаимных обвинений и самооправданий; письма обоих талантливых авторов, представляющие собой своеобразный пример политической публицистики той эпохи, весьма ярки и ядовиты по характеру и местами даже почти пророчески откровенны. В итоге переписки Грозный предрек Курбскому, этому типичнейшему представителю древнего русского боярства, будущую гибель всего его сословия в условиях развивающейся «служилой», дворянской государственности России; в свою очередь князь Андрей предсказал Ивану близкую гибель самого царского рода Рюриковичей. История подтвердила, что оба они оказались правы в своих пророчествах...


Последние два десятилетия правления Ивана Грозного проходят под знаком его полного нравственного падения. В нарушение церковных канонов многократно женатый, предававшийся разгулу со своими опричниками, садистски пытавший и казнивший бояр и представителей Церкви, заливший кровью 30 тысяч неповинных жертв несчастный Новгород и убивший там всех иноков Антониева монастыря, Иван в то же время лицемерно считал себя истинным, хотя и грешным, христианином. Он отстаивал долгие церковные службы, даже сам сочинял богослужебные тексты и песнопения и не забывал записывать в заупокойные «синодики» имена множества казненных им подданных; некоторых из них Церковь впоследствии канонизировала как святых мучеников.

Однако и тогда, пусть лишь изредка, раздавался в этой нравственной пустыне обличительный голос Церкви, упрекавший Царя в измене долгу православного Государя. Одно из наиболее ярких свидетельств тому - встреча Грозного в Пскове в феврале 1570 г. с местным юродивым, блаженным Николаем (+ 1576), благодаря чему казни не приняли здесь тех ужасающих размеров, которыми отличались они незадолго перед тем в Новгороде.

Из предания известно, что блаженный Никола посоветовал псковичам встретить Царя, выставив на пути его следования столы с хлебом-солью и всяческим угощением, и самим стоять при них смиренно, с коленопреклонением, что, по-видимому, несколько пригасило постоянно тлевшую в сердце Ивана искру неутолимого - из-за его подозрительности - гнева. Когда же Государь вновь начал впадать в состояние своей обычной раздражительности, Никола вдруг подскакал к нему, как ребенок, верхом на палочке, приговаривая: «Иванушка, Иванушка, покушай хлеба-соли, а не человеческой крови», и тут же исчез в толпе. Через некоторое время Никола неожиданно поднес Царю и свое «угощение» - кусок сырого мяса, на что тот сказал: «Я - христианин и не ем мяса в Великий пост». Тогда юродивый возразил Ивану: «А плоть и кровь человеческие ешь и пьешь?» Приближенные Царя тут же велели «схватить дурака», но Государь в смущении велел не трогать его и вскоре покинул Псков, не нанеся его жителям особого урона. Но все же и тогда им были казнены два безвинных инока-мученика - игумен Псково-Печерского монастыря Корнилий и его друг Вассиан.

В знак благодарности за спасение города псковичи по кончине Николы погребли его в своем Троицком соборе. Мощи блаженного и сейчас покоятся здесь в гробнице вместе с останками святых князей Всеволода и Довмонта - неизменных небесных покровителей града Пресвятой Троицы.

Понимание неразрывной связи двух миров - небесного и земного, столь характерное для религиозного сознания Древней Руси, ярко проявилось в еще одном старинном сказании об участии того же блаженного Николы и святых псковских князей в защите родного города от «нашествия иноплеменных» во время осады Пскова в 1581-1582 гг. польско-литовскими войсками короля Стефана Батория.

Это сказание (включенное в более обширное повествование «О прихождении польского короля ко граду Пскову ратью») дает настолько живую картину тогдашних псковских событий, что его стоит привести здесь целикомПриводимый ниже фрагмент главы «О прихождении польского короля...» из известной «Повести о Печерском монастыре, что во Псковской земле» дается в переводе со старославянского по рукописи 1631/32 г. Полный текст перевода «Повести...» см.: Малков Ю.Г. Летопись Псково-Печерского монастыря, или Исторические сказания о Свято-Успенской Псково-Печерской обители и ее святых. М., 1993. С. 21-50.. В нем рассказывается о явлении Божией Матери в конце августа - начале сентября 1581 г. простому псковскому кузнецу Дорофею, который тут же и поведал «воеводам и всему благочестивому совету града Пскова» следующее.

«Сидел я часу в двенадцатом дня в сенях своей кельи, в монастыре Покрова Святой Богородицы, «что в углу» града Пскова. И когда плакал я о предстоящей граду скорби, то явственно увидел - даже слабыми очами своими - великий, осеняющий все вокруг столп света до небес, двигавшийся от Печерской обители через реку Великую, по левую сторону монастыря Мирожского, во град Псков; под этим же светом шла по воздуху Святая Богородица и с Нею преподобный отец Антоний Киево-Печерский - под левою Ее рукой, а с другой стороны - под правой рукой - игумен Корнилий Печерский из области Псковской. И вошла Она через городскую стену в церковь Покрова Святой Богородицы, а потом вышла из церкви - с этим светом - и встала на стене града, и эти преподобные с Нею, и спросила: «Где мирожский строитель Нифонт, епископ Новгородский?» И тотчас предстал пред Нею епископ Нифонт и, поклонившись, сказал так: «Госпожа Пресвятая Владычица! В моем монастыре в этом году не было Литургии». Она же ответила: «Сыну Моему и Богу так угодно». Потом воззвала: «Где избранники Божии, что лежат в церкви Святой Троицы?» Тут же сразу предстали благоверные великие князья - Владимир Киевский, Всеволод и Довмонт Псковские, а позади них, примерно в полусажени, встал блаженный Никола - юродивый, бывший во Пскове. И все Ей поклонились. Пречистая же Богородица, смотря на град, на торговую его часть, как бы с гневом сказала так: «О, злые человеки града сего! Прогневали вы Сына Моего, Господа Бога, ибо уподобился Содому град этот скверными своими делами. И вот ныне нашли на вас печаль и беда великая, и лишь тогда познали вы Сына Моего, Господа Бога и Меня». И тогда игумен Корнилий и Никола юродивый отвечали со слезами: «Госпожа Владычица Богородица! Есть грех их и беззаконие; но не приходи, Госпожа, в такой гнев на них, помолись Сыну Своему, Христу Богу нашему за этот град и за людей согрешивших». И затем все святые эти, восплакав, умоляли Ее (о помиловании града). Потом позвали меня с места, где я сидел, и оказался я у той стены - стоящим у ног Пречистой; и сказала Она мне: «Старче! Скорей иди к боголюбивым воеводам и к печерскому игумену и возвести им, чтобы беспрестанно молились Господу Богу за град этот и принесли бы образ Мой печерский «старый» и хоругвь на стену града, где Я стою, и чтобы поставили одну пушку на этом месте, а другую - внизу стены и били бы из них непрестанно по королевским шатрам» (стояли же те королевские шатры за холмами); и указывала Она на них пречистою рукою Своею. «Люди же чтобы плакались о грехах своих, молясь милостивому Богу. Буду и Я молиться Ему за вас. И когда Сын Божий, Слово Отчее, прославляемый со Отцом и Святым Духом, услышит моление и слезы рабов Своих, тогда этого короля лишит рассуждения, и разум его смятется, и, ни в чем же не преуспев, уйдет он посрамлен». Сказав это, Пречистая тотчас стала невидима; я же, придя в себя, оказался сидящим в сенях кельи моей»Приводимый ниже фрагмент главы «О прихождении польского короля...» из известной «Повести о Печерском монастыре, что во Псковской земле» дается в переводе со старославянского по рукописи 1631/32 г. Полный текст перевода «Повести...» см.: Малков Ю.Г. Летопись Псково-Печерского монастыря, или Исторические сказания о Свято-Успенской Псково-Печерской обители и ее святых. М., 1993. С. 33-35..

Как говорится далее в сказании «О прихождении польского короля...», «бесстыдные поляки, венгры и немцы» начали разбивать из пушек городскую стену у реки Великой, а затем пошли на приступ. Все псковичи - и воины, и женщины, и даже дети - отбивались от них на стенах, в то время как священство совершало «беспрестанно молебны», принося в самые опасные места особо чтимый Псково-Печерский образ Успения Божией Матери.

Во время осады, по свидетельству повести:

«Военачальнику пятисот стрельцов Михаилу Косицкому был глас свыше, глаголющий: «Принесите на это место (к храму Покрова. - Ю.М.) образ Пречистой Богородицы Печерский и увидите спасение Божие граду и людям. И подложите в погреб под башню Свинусскую (ее перед этим захватили поляки. - Ю.М.) порох для сокрушения супротивных».

Тогда псковские воины, посоветовавшись и принеся порох, подожгли его в Свинусской башне, и тотчас, подобно праху, взлетел вверх из башни деревянный настил ее, и всех поляков и литовцев в ней спалило и, как тот же прах, за стену разметало. И бились с этими поляками от четвертого часа до вечера и со стены согнали их. Они же, будучи побеждены, отбежали от града. Некоторые же были сброшены [со стены], и попадало их без числа. Ловили и живых - во рву за стеною; и веревками, которые были ими приготовлены, чтобы вязать пленных в городе, сами были связаны и допрошены»Приводимый ниже фрагмент главы «О прихождении польского короля...» из известной «Повести о Печерском монастыре, что во Псковской земле» дается в переводе со старославянского по рукописи 1631/32 г. Полный текст перевода «Повести...» см.: Малков Ю.Г. Летопись Псково-Печерского монастыря, или Исторические сказания о Свято-Успенской Псково-Печерской обители и ее святых. М., 1993. С. 36..

Осада продолжалась еще пять месяцев, но закончилась безрезультатно: как замечает автор повести, не отдаст Господь «града и нас, в беде пребывающих, в руки врагов беззаконных, мерзких преступников и столь лукавого короля, исполненного латинской неправды»Приводимый ниже фрагмент главы «О прихождении польского короля...» из известной «Повести о Печерском монастыре, что во Псковской земле» дается в переводе со старославянского по рукописи 1631/32 г. Полный текст перевода «Повести...» см.: Малков Ю.Г. Летопись Псково-Печерского монастыря, или Исторические сказания о Свято-Успенской Псково-Печерской обители и ее святых. М., 1993. С. 37.. Буквально каждая строчка этого живого рассказа дышит самой искренней и глубокой народной верой в высшую справедливость и Правду Божию, которая, как и Сам Он, «поругаема не бывает».


Несмотря на внутреннее тяжелейшее положение Руси и личную безнравственность Царя Ивана, несмотря на собственные жизненные невзгоды народа в эту эпоху, святость в общественном сознании таких понятий, как «отечество» и Богоустановленная в своей основе «Царская власть», ни на минуту не подвергалась сомнению; душа народа всегда помнила о своем христианском долге верности священному образу Святой Руси - как единственно истинном смысле достойного исторического бытия нации.

Религиозные основы такого мирочувствия продолжали и в это время проявляться не только в воинском подвиге, но и в подвиге сугубо духовном - в сохранении давней традиции монашеского подвижничества. И в царствование Грозного на Руси возгорались все новые и новые «светильники благочестия» в лице преподобных иноков, продолжавших, как и прежде, повсеместно основывать обители. По подсчетам В.О. Ключевского, на протяжении XVI столетия возникло отнюдь не меньше монастырей, чем в предыдущем: если в XV в. было основано 57 пустынных и 27 городских обителей, то в XVI соответственно 51 и 35. Всего же за три века - в течение XIV-XVI столетий - в Московской Руси появилось 150 пустынных и 104 городских и пригородных монастыряСм.: Ключевский В.О. Русская история... Кн. 1. С. 551..

Среди подвижников первой половины XVI в. наиболее известны преподобные Даниил Переяславский (+ 1540), его ученик Герасим Болдинский (+ 1554), основавший несколько обителей на Брянщине, затем Нил Столобенский, Антоний Сийский и Феодосий Тотемский.


Преподобный Нил Столобенский (+ 1554), постриженник псковского Крыпецкого монастыря, удалился оттуда сначала на реку Серомлю под Осташковом, но, услышав однажды во сне голос: «Нил! Иди на озеро Селигер. Там на острове Столбном можешь спастись», разыскал это место, выкопал пещеру и прожил в ней зиму 1528 г. Вскоре он поставил здесь небольшую часовню и келью. К нему на остров начали приходить окрестные жители, среди которых инок стал почитаться как прозорливец и проповедник духовной и плотской чистоты.

Последний год жизни Нил вновь провел в пещере, приготовив в ней и гроб для себя. Единственно, о чем скорбел старец, - это невозможность из-за отсутствия священника причаститься перед смертью. Но по молитве святого ему было дано это последнее утешение - его на острове посетил игумен близлежащего монастыря Николы на Рожку Сергий. Нил исповедался, причастился; и уже на другой день игумен нашел его скончавшимся на молитве, как обычно, опиравшимся на два костыля, ибо преподобный все эти годы вообще старался не ложиться в часы отдыха: чаще всего он так и спал, опершись на костыльки (таким подвижник, как правило, и представлен в его весьма распространившихся впоследствии по всей Руси небольших деревянных резных изображениях).

В 1594 г. на острове возникла известная Нило-Столобенская обитель, а в XVIII-XIX столетиях здесь вырос и большой монастырский ансамбль, один из самых живописных и по местоположению, и по своей оригинальной архитектуреВ 1920-х годах монастырь был закрыт и разорен большевиками; одно время в нем размешался советский тюремный лагерь, но ныне на острове вновь подвизаются российские иноки..


В первой четверти XVI в. на дальнем Севере начал монашеский подвиг преподобный Антоний Сийский (+ 1556), выходец из новгородской Двинской земли. Он жил в Новгороде, после же смерти жены постригся в 1508 г. в монахи в Пахомиевой пустыни на реке Кене. Оттуда он с двумя иноками ушел в еще бо́льшую глухомань, где и прожил семь лет; но из-за беспокойств от местных жителей, добиравшихся порой и туда, Антоний отправился еще далее на север и в 1520 г. поставил в лесной чаще среди болот у реки Сии часовню и келью.

Через некоторое время подвижник испросил благословение на создание собственного Троицкого монастыря, для которого сам написал и одноименный храмовый образ. Впрочем, первый Троицкий храм из-за оставленной непогашенной свечи вскоре сгорел, неповрежденной осталась только Антониева икона Пресвятой Троицы. Тогда иноки построили новую церковь, а также и трапезный храм.

Как и само посвящение обители Троице, так и сохранившееся в «житии» Антония его предсмертное поучение показывают, что он являлся сознательным продолжателем монашеской традиции преподобного Сергия Радонежского. Недаром он обращается в этом завещании к братии: «Поручаю монастырь свой и вас Богу и Пречистой Матери Его и преподобному Сергию, великому чудотворцу. ... Живите общею жизнию, по духу и телу, в пище и одежде, по заповеди святых отцов. ... Поите и кормите бедных досыта; подавайте милостыню, чтобы не обеднело это святое место»Толстой М.В. Указ. соч. С. 403..

Сергиево-Кирилловская традиция сохранялась и в Вологодском крае, постепенно распространяясь там все более и более. Еще один новый монастырь, Спасо-Суморин, в окрестностях Тотьмы был основан постриженником Спасо-Прилуцкой обители под Вологдой преподобным Феодосием Тотемским (+ 1568). Он же обновил и соседнюю Ефремову пустынь. Будучи настоятелем сразу двух обителей, Феодосий не забывал и о личном духовном подвиге: известно, что для «умерщвления плоти» он постоянно носил на себе жесткую власяницу и кованые цепи-вериги под нею, в конце концов вросшие в его тело.


С середины XVI в. все бо́льшую известность в Северо-Западной Руси приобретает Псково-Печерский монастырь, становящийся с этой поры уже не только местом спасения христианских душ, но и все более мощной крепостью русского приграничья, выдержавшей затем многочисленные осады войск Батория, Ходкевича, шведского короля Густава-Адольфа. Недаром в монастырских пещерах покоятся тела сотен верных сынов России: и простых иноков, крестьян-ополченцев, стрельцов, и представителей известных родов Бутурлиных, Назимовых, Пушкиных, Кутузовых, Мусор[г]ских - как непосредственных защитников этой героической крепости, так и воинов, погибших на полях Ливонской войны.

Величественные стены и башни обители в основном были воздвигнуты в 1560-х годах ее строителем и «благоукрасителем», писателем и художником, преподобномучеником Корнилием.

При нем Псково-Печерский монастырь приобрел значение не только важного религиозно-духовного и оборонного, но также и культурного центра Псковской земли. В середине XVI столетия здесь велась летопись Древнего Пскова и была собрана богатая по тем временам библиотека, где, в частности, сохранилось для потомков (в рукописи XV в.) известное древнерусское «Сказание о погибели земли Русской» (о нашествии хана Батыя) вместе с «Повестью о житии Александра Невского». В обители сложилась и собственная литературно-историческая традиция: так, сначала игумен Корнилий, а затем и его продолжатели вели - на протяжении более 100 лет - местную монастырскую летопись в виде так называемой «Повести о Псково-Печерском монастыре»См. о ней: Малков Ю.Г. Повесть о Псково-Печерском монастыре. (К истории сложения свода монастырских сказаний) // Книжные центры Древней Руси XI-XVI вв. Разные аспекты исследования. СПб., 1991. С. 163-199..

При игумене Корнилии началась и постоянная миссионерская деятельность монастыря в близлежащих районах южной Эстонии, где печерские иноки строили храмы и украшали их иконами из собственной монастырской иконописной мастерской. Местные крестьяне обучались монахами грамоте и истинам православной веры, получали богослужебные и святоотеческие книги, воспитывались духовно и нравственно.

За столетия Псково-Печерская обитель превратилась в выдающийся историко-культурный памятник с богатейшим, несмотря на все утраты, собранием икон и замечательной ризницей, где и поныне хранятся более 500 образцов древнерусского и западноевропейского искусства.

Однако создание Корнилием монастырской крепости послужило для Ивана Грозного лишь поводом к его казни. По преданию, недоброжелатели деятельного игумена намекнули Царю, что тот построил такую мощную крепость якобы для того, чтобы «отложиться» от Государя, передав ее ливонцам. Безвинный Корнилий был казнен во время посещения Грозным Пскова в 1570 г. Об этом князь Курбский чуть позже записал в своей «Истории о великом князе Московском»: «Тогда же убиен от него Корнилий, игумен Печерского монастыря, муж свят и во преподобии мног и славен. Тогда вкупе убиен с ним другой мних, ученик того Корнилия, Вассиан именем, по наречению Муромцев: муж был ученый и искусный и во Священных Писаниях последователь. И глаголют, их вкупе, во един день орудием некаким раздавленных (вероятно, они погибли под пытками на дыбе. - Ю.М.); вкупе и телеса их преподобномученическия погребены»Князь Курбский. Сочинения. Т. 1. // Русская Историческая Библиотека. Т. 31. СПб., 1914. С. 320-321..

Наряду с рассказом Курбского существует и другая версия гибели Корнилия - более, так сказать, романтического характера. Местное монастырское предание утверждает, что игумен якобы был обезглавлен самим Иваном Грозным у врат Печерской обители. Впрочем, Царь, тут же раскаявшись в содеянном, сам и отнес тело мученика в соборный Успенский пещерный храм (здесь святые мощи игумена Корнилия почивают и поныне). Тропа же, по которой шел тогда Грозный со своею скорбною ношей, будучи обильно полита мученической кровью, получила с тех пор особое именование - «Кровавый путь».

Безусловно, совершая подобные казни, Царь Иван отнюдь не всегда был полностью уверен в виновности своих жертв. Тени погибших из-за его подозрительности страдальцев, причем нередко совершенно безвинно, порой все же тревожили душу даже такого злодея. И в этом смысле показательно решение Царя, принятое им незадолго до кончины, о посмертном помиловании (как видим, он и здесь не смог обойтись без свойственного ему лицемерия!) всех казненных некогда по его повелению; по монастырям тогда же были разосланы особые поминальные списки в хронологическом порядке совершенных казней. В эти списки Грозный включил, в частности, и имена игумена Корнилия и старца Вассиана, даже сделав на помин их душ особо богатый вклад в Псково-Печерскую обитель.


В третьей четверти XVI столетия в Псковской земле прославился еще один замечательный подвижник - преподобный Никандр (+ 1581), сполна испивший в своей тяжкой иноческой жизни чашу той горечи, что предсказал ему в начале его пустынничества уже упоминавшийся местный юродивый Николай.

Еще в юные годы Никандр поселился в лесу на реке Демьянке, а через несколько лет принял монашеский постриг в Крыпецком монастыре. Отсюда он вскоре - в жажде более суровых молитвенных подвигов - вновь вернулся в свою лесную келью. Здесь его однажды сильно ранили разбойники, которые затем, потеряв дорогу, три дня блуждали около близлежащего озера; при этом двое из них, раскаявшись, вернули Никандру награбленные иконы и книги и просили его молитв - он отпустил их с миром, указав дорогу.

Прослышав о благочестивом отшельнике, к нему стал приходить за наставлениями народ, и преподобный после 15 лет уединения вновь вернулся в Крыпецкую обитель, где его назначили келарем (ответственным за монастырскую трапезу). Но его монашеская строгость и стремление к особо возвышенному подвижничеству, казавшиеся братии чрезмерными, вызвали гонения на него со стороны недоброжелательных ленивцев-завистников. Тогда Никандр окончательно вернулся на Демьянку, где впоследствии принял высшую степень монашества - схиму - в близлежащем Демьянском монастыре. Туда он раз в год приходил исповедаться и причаститься.

Постоянной пищей пустынника были лесные растения, грибы, ягоды, и лишь после захода солнца съедал он немного сухого хлеба, если ему кто-нибудь его приносил; в Великий же пост инок ел только раз в неделю!

Как и некоторые другие подвижники, преподобный Никандр, по свидетельству его «жития», молитвой исцелял больных, предсказывал рождения и смерти; пророчествовал он и об осаде Пскова Баторием, во время которой сам Никандр и должен был, по его же словам, скончаться. Так и случилось: прохожий крестьянин нашел его умершим на простой рогожке в лесной келье 24 сентября (7 октября) 1581 г., когда Псков переживал тяжелейшие дни осады.

Вскоре на месте подвигов Никандра поселился другой инок - Исаия, получивший по молитве над могилой пустынника исцеление от болезни ног. После этого Исаия построил здесь в 1584 г. церковь и основал Благовещенскую Никандрову пустынь.


В царствование Грозного несколько оживилась миссионерская деятельность Церкви: в Казанской и Астраханской землях продолжали совершаться массовые крещения местных мусульман и язычников; до самой своей трагической гибели игумен Корнилий Псково-Печерский просвещал светом Евангельского учения языческую южно-эстонскую народность сэту; а на русском Севере, на берегах реки Печенги, возле Колы, христианскую веру проповедовал среди идолопоклонников-лопарей преподобный Трифон Печенгский (+ 1583).

Трифон родился в Тверской земле; около Торжка, но, охваченный жаждой проповеди Истины Христовой среди язычников, добрался в конце концов до одного из самых окраинных «медвежьих» углов России, на самой границе с Норвегией. Здесь, у Печенги, Трифон вместе с присоединившимся к нему иеромонахом Илией построил в 1533 г. Троицкий монастырь, на дальнейшее благоустройство которого получил в 1556 г. правительственную помощь; ради этого он даже ходил в Москву.

Преподобный Трифон отличался удивительным терпением и трудолюбием. В «житии» его рассказывается, например, о том, как однажды старец купил в Коле жернова для ручного помола зерна и положил их себе на плечи, чтобы отнести в обитель; при этом иноки помоложе просили его не мучить себя такой тяжелой ношей. На это старец ответил: «Братия! Тяжелое бремя лежит на потомках Адама с рождения до самой смерти; лучше повесить камень на шею, нежели соблазнять братию праздностью»См.: Толстой М.В. Указ. соч. С. 365.. И все 150 с лишком верст от Колы до Печенгской обители Трифон нес на себе эти жернова в назидание братии.

Уже после кончины преподобного шведы, неожиданно напав на монастырь в 1590 г., сожгли его, убив тогдашнего игумена Гурия, иноков и служек монастырских - всего около 120 человек. В 1619 г. обитель была возобновлена, но уже на другом месте, ближе к Коле, и названа «новым» Кольско-Печенгским монастырем.


На протяжении всей второй половины XVI в. продолжали расширять свое духовное и культурное влияние и прежние северные обители - Кирилло-Белозерская и Соловецкая.

К концу столетия вокруг Кириллова монастыря вырос целый город. В самой обители воздвигались новые храмы, а монастырь окружила крепостная каменная стена, выдержавшая во время Смутного времени шестилетнюю (начиная с 1611 г.) осаду литовцев и шведов.

В Соловецкой обители игумен Филипп, будущий митрополит, в 1558-1566 гг. возвел уникальное по своим архитектурным формам (вероятно, по собственному проекту) здание Спасо-Преображенского собора. А спустя три десятилетия трудолюбивые иноки построили из огромных гранитных валунов могучие стены и башни обители, о которых летописец заметил: «Круг монастыря устроен город зело крепок из дикого камня, пятеро ворот проезжих, меж ими башни пространный и высокия. Наряду пушечного всяких пушек и пороховой казны много и свинцу преизобильно»Арсеньев Ю.В. Описание Москвы и Московского государства по неизданному списку космографии конца XVII в. М., 1911. С. 15.. Соловецкий монастырь считался тогда на Руси третьим по значению (после Троице-Сергиева и Кирилло-Белозерского) - как «великая царская крепость». И действительно, он сыграл весьма значительную роль в борьбе с литовцами и поляками в эпоху Смуты, а чуть позже, в 1623 г., оградил Поморье от нападения датчан.

Суровый архитектурный образ Соловецкой обители в целом вобрал в себя самые характерные черты древнерусского северного зодчества, вообще всегда строгого и предельно аскетичного по художественным формам. Как правило, соборы русского Севера особенно поражают своей величественной простотой и ярко выраженной мощью обычно мало расчлененных, но неизменно пластически живописных архитектурных объемов.

В столичных же монастырских постройках и в эту эпоху более ощутимыми остаются давние архитектурные традиции московского зодчества: классическая ясность образов и равновесие пропорций, гладкость кирпичной кладки и четкая прорисованность декоративных элементов. Примером именно такого рода храмов, торжественных и в то же время стремящихся к определенному изяществу, может служить один из лучших московских архитектурных памятников XVI в. - Смоленский собор Новодевичьего монастыря (ранее время его создания относили предположительно ко времени княжения Василия III, ныне же, на основании последних исследований, - к концу столетия).

Но все чаще от художественных произведений поздней грозненской поры веет как бы неким внутренним холодком: образы святых на иконах и фресках становятся все более отстраненно-сдержанными и строгими, архитектура соборов - все более тяжеловесной и статичной; и в сфере культуры «царственная» официальность начинает нередко преобладать над непосредственностью живого человеческого чувства.


В целом период правления Ивана Грозного явился нелегким и весьма двусмысленным этапом в истории России: сугубо внешнее развитие идеи мощной государственности и укрепления самодержавной власти - не столько крестом, сколько мечом - в глубине своей уже таило известную внутреннюю, подспудную расколотость национального самосознания.

Понятие «Святая Русь» начинает исподволь заменяться в государственной идеологии воспринимаемым теперь властью не столько этически, сколько политически - и потому в духовном отношении постепенно выхолащиваемым - понятием «Москва - Третий Рим». Хотя и несколько приукрашивавшая реальную действительность, но изначально все же в значительной мере мессиански звучавшая и потому безусловно религиозная идея инока Филофея начинает теперь утрачивать свой изначальный христианский смысл, становясь только политической идеологемой, пусть и выглядевшей, как всем представлялось, вполне «церковно» и «православно»В связи с этим протоиерей Георгий Флоровский особо указывает на то, что уже вскоре - при наследнике Грозного Царе Феодоре - «были сделаны решительные церковно-политические выводы из «теории Третьего Рима», которая в это время уже окончательно переродилась из апокалиптической догадки в правительственную идеологию. Было установлено Московское патриаршество во свидетельство независимости и преобладания скорее Русского Царства, чем самой Русской Церкви... Это был акт политический, прежде всего, и он отозвался в самых глубинах народного духа. Это было решительным отречением от Византии...» (Протоиерей Георгий Флоровский. Указ. соч. С. 29)..

В результате таких сдвигов в державно-государственническом сознании, происходивших на протяжении всего царствования Грозного, Церковь оказалась, по сути, социально унижена, во многом духовно подавлена и принесена в жертву внутриполитическим амбициям «самодержавства». При этом последнее само зачастую искренне верило в то, что исключительно только ему и принадлежит роль хранителя Церкви и даже всего Вселенского Православия. И хотя в эпоху Грозного общие очертания российской национальной государственности определились наконец достаточно четко, слишком многое при этом было утрачено.

Столь важный для христианского мирочувствия всечеловеческий «образ Божий» (как отражение в наших исторических реалиях сверхреалий «мира иного» - Божественной Любви и Правды) предстал теперь во многом замутненным и даже искаженным – и в обществе, и в отдельном человеке. Тот пафос духовной свободы и внутреннего самостояния нации, что относительно сохранялся ею еще в ранний период правления Ивана Грозного, явно начинает угасать уже через несколько лет после победы над Казанью. С введением же опричнины на смену приходит весьма мрачный пафос государственного всевластия и поверхностно-обманчивого величия «самодержавного Царства» Ивана IV.

В грозненской Руси пути к «правде Божией» и к «правде Царевой» пролегают чаще всего в разных мирах: святость и политика, столетием ранее еще нередко соприкасавшиеся друг с другом в общественном религиозном сознании, объективным ходом истории все более оказываются противостоящими друг другу. Давний завет преподобного Иосифа Волоцкого подчиняться только такому земному Царю, который «подзаконен» Царю Небесному, - ибо нечестивый и грешный, неправедный Царь есть «не Божий слуга, но диавол, и не Царь, а мучитель»Иосиф, игумен Волоцкий. Просветитель. С. 158., - все более утрачивает всякую реальность и зачастую уже предается забвению, «якоже не быша». Соответственно и связанное с этим чисто внешнее понимание святости «самодержавства» естественным образом приводит теперь к столь же внешне узаконенному (по «праву сильного») «безчинию» как в государственной политике, так и в жизни в целом.

Образ «Святой Руси» отныне начинает постепенно все более уходить в тайные глубины народного духа, в пламенное монашеское «взыскание горнего Иерусалима», в молитву одиноких праведников - хранителей его неугасимого Небесного огня.

Среди последних особое внимание привлекает одна из замечательнейших, подлинно святорусских женщин - праведная Иулиания Лазаревская, или Муромская (+ 1604). История подвижнической жизни этой простой мирянки стала известна благодаря биографическим запискам о ней, составленным в 1614 г. ее сыном Дружиной Осорьиным (Осоргиным). Как справедливо замечает историк русской святости Г. Федотов, «самый подвиг праведной Юлиании (так по-светски порой пишется ее имя. - Ю.М.) в его смиренной красоте дает понятие о том, как глубоко Евангелие могло войти в совесть и преобразить жизнь древнерусского человека»Федотов Г.П. Святые Древней Руси. М., 1990. С. 217..

Основным смыслом всей жизни Иулиании - жены, матери и весьма рачительной хозяйки - были все же молитва и неустанная благотворительность. Бо́льшую часть ночи она, уподобляясь монашествующим, проводила за молитвенным правилом, с утра стараясь к тому же побывать за церковною службой в соседнем сельском храме. Выйдя замуж за довольно зажиточного дворянина, она, тем не менее, не имела личных средств для оказания помощи нуждающимся и потому подавала милостыню только из денег, заработанных ею собственным рукоделием. Как рассказывает в своих записках сын Иулиании, во время голода и эпидемий, нередко случавшихся в эпоху Грозного, матери порой приходилось хитростью выпрашивать у свекрови еду - будто бы для самой себя, чтобы раздавать потом все голодным. Она хоронила умерших, заказывая по ним литургические поминовения-сорокоусты, если требовалось - не боялась и ухаживать за заразными больными, сама обмывая их в бане.

Получив лишь после смерти мужа полное право распоряжаться семейным имуществом, она начала свободно расточать его на дела милосердия. Иногда ей даже приходилось брать взаймы, чтобы додавать нищим. Аскеза ее была предельно сурова: «... выпрашивая у детей денег якобы себе на теплую одежду, она сама ходит без шубы и надевает обувь на босу ногу, подкладывая в сапоги вместо стелек орехи и острые черепки. В эти годы ее благочестие принимает более монашеский характер. Она непрестанно, с четками в руках, творит молитву Иисусову, и даже во сне губы ее шепчут молитву»Федотов Г.П. Святые Древней Руси. М., 1990. С. 218-219..

В особо страшные голодные годы (1601-1602), наступившие во время царствования Бориса Годунова, жизненный подвиг Иулиании - подвиг любви - достиг своей полной меры. Помогая обездоленным, она распродала тогда весь скот, одежду, посуду, дойдя до последней степени нищеты, чтобы только накормить голодавших. После этого она переселилась в нижегородскую вотчину, где было, вероятно, чуть менее голодно, и вскоре отпустила на волю крепостных, которых все равно нечем было кормить. «Некоторые из них, впрочем, остались и собирали для своей госпожи лебеду и древесную кору. Из этих суррогатов она пекла хлеб, кормилась сама с детьми и слугами, питала и захожих нищих... Соседи говорили им с укоризной: «Что вы ходите к ней в дом? Она сама помирает с голоду». Но нищие уверяли, что нигде они не едали такого сладкого хлеба, как у этой вдовы. Брали у нее и соседи для пробы ее хлеба из лебеды и удивлялись: «Горазды рабы ее печь хлебы». Так через пять веков Юлиания Осорьина повторяет подвиг печерского инока Прохора Лебедника»Федотов Г.П. Святые Древней Руси. М., 1990. С. 219..

На Рождество 1603 г. она разболелась и стала готовиться к переходу в вечность. Причастившись в последний раз, подвижница простилась с родными и слугами, особо «поучив их о любви, и о молитве, и о милостыне»Повесть об Ульянии Осорьиной // ПЛДР. XVII век. Кн. 1. М., 1988. С. 103.. При этом Иулиания скорбела лишь об одном: что не сподобилась (как она считала, по грехам своим) принятия ангельского образа - иначе говоря, монашеского пострига. Однако, по-видимому, Сам Господь признал в ней, в меру ее христианской любви, свойственное ей подлинно ангельское начало: когда 2 января 1604 г. она скончалась, присутствовавшие видели над ее головой золотистый сияющий круг, «яко же и на иконех около глав святых пишется»Повесть об Ульянии Осорьиной // ПЛДР. XVII век. Кн. 1. М., 1988. С. 104..

Через 10 лет почти случайным образом обрели ее нетленные мощи; тогда же началось и местное почитание этой поистине удивительной праведницы. Торжественной канонизации Иулиании никогда не было, но пришедшее со временем общенародное признание святости ее жизненного подвига во Христе привело к тому, что в самом начале XX в. ее имя оказалось наконец внесено в «Верный месяцеслов всех русских святых...»См.: Верный месяцеслов всех русских святых, чтимых молебнами и торжественными литургиями общецерковно и местно, составленный по донесениям Святейшему Синоду преосвященных всех епархий в 1901-1902 годах. М.: Синодальная типография, 1903. С. 5..



Русская Православная Церковь
Николаевский Собор

Авторское право © 2012-2024.
Разработчик: Капитула Ян

Valid HTML 5
Правильный CSS!
Яндекс.Метрика